Неточные совпадения
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из
дому, то он там уж и сидит у
жены его, я присягнуть готов…
Правдин. Подобное бесчеловечие вижу и в здешнем
доме. Ласкаюсь, однако, положить скоро границы злобе
жены и глупости мужа. Я уведомил уже о всех здешних варварствах нашего начальника и не сумневаюсь, что унять их возьмутся меры.
Правдин (останавливая ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие
жены вашей, до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку
дом ваш и деревни.
Возьмем в пример несчастный
дом, каковых множество, где
жена не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни он к
жене доверенности; где каждый с своей стороны своротили с пути добродетели.
Нашел помещика дурака бессчетного, а
жену презлую фурию, которой адский нрав делает несчастье целого их
дома.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что,
дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в
доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя
жена будет хорошая.
Левин в душе осуждал это и не понимал еще, что она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет в одно и то же время
женой мужа, хозяйкой
дома, будет носить, кормить и воспитывать детей.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь
дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но
дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею
женой, с своею семьей.
Несмотря на то, что Степан Аркадьич был кругом виноват перед
женой и сам чувствовал это, почти все в
доме, даже нянюшка, главный друг Дарьи Александровны, были на его стороне.
Степан Аркадьич, как и все виноватые мужья, очень заботившийся об удобствах
жены, сам осмотрел
дом и сделал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном.
Каренины, муж и
жена, продолжали жить в одном
доме, встречались каждый день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть
жену, для того чтобы прислуга не имела права делать предположения, но избегал обедов
дома. Вронский никогда не бывал в
доме Алексея Александровича, но Анна видала его вне
дома, и муж знал это.
Облонский обедал
дома; разговор был общий, и
жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях мужа с
женой оставалась та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
В ее именьи
дом совсем развалился, и Левин с
женой уговорили ее провести лето у них.
Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их
доме Француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном
доме.
— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много. И за это вы будете пользоваться правами честной
жены, не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю
дома.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в
доме никого не живет, кроме его
жены, и выгоняет обоих.
Большой
дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие хозяина; толстая, добродушная
жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина — всё это вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.
Целый день этот Левин, разговаривая с приказчиком и мужиками и
дома разговаривая с
женою, с Долли, с детьми ее, с тестем, думал об одном и одном, что занимало его в это время помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему вопросу: «что же я такое? и где я? и зачем я здесь?»
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из
дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя
жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Отчего же и не пойти, если весело. Ça ne tire pas à conséquence. [Это не может иметь последствий.]
Жене моей от этого не хуже будет, а мне будет весело. Главное дело — блюди святыню
дома. В
доме чтобы ничего не было. А рук себе не завязывай.
Через час Анна рядом с Голенищевым и с Вронским на переднем месте коляски подъехали к новому красивому
дому в дальнем квартале. Узнав от вышедшей к ним
жены дворника, что Михайлов пускает в свою студию, но что он теперь у себя на квартире в двух шагах, они послали ее к нему с своими карточками, прося позволения видеть его картины.
— А! — сказала она, как бы удивленная. — Я очень рада, что вы
дома. Вы никуда не показываетесь, и я не видала вас со времени болезни Анны. Я всё слышала — ваши заботы. Да, вы удивительный муж! — сказала она с значительным и ласковым видом, как бы жалуя его орденом великодушия за его поступок с
женой.
Даже до мелочей Сергей Иванович находил в ней всё то, чего он желал от
жены: она была бедна и одинока, так что она не приведет с собой кучу родных и их влияние в
дом мужа, как его он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей будущей семейной жизни.
― Только не он. Разве я не знаю его, эту ложь, которою он весь пропитан?.. Разве можно, чувствуя что-нибудь, жить, как он живет со мной? Он ничего не понимает, не чувствует. Разве может человек, который что-нибудь чувствует, жить с своею преступною
женой в одном
доме? Разве можно говорить с ней? Говорить ей ты?
Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было
дома.
Вернувшись в Москву, он с гордостью объявил
жене, что всё приготовлено, что
дом будет игрушечка и что он ей очень советует ехать.
У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь — и явился где-нибудь в конце города
дом, купленный на имя
жены, потом в другом конце другой
дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями.
В других
домах рассказывалось это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой
жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился на похищение.
«Нет, я не так, — говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, — нет, я не так распоряжусь. Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня и повар, и
дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке. Концы сведутся с концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если только Бог пошлет
жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!
Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой он не увидел, как всегда еще издали, на пороге
дома свою
жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у детской кроватки — нового предмета в маленьком
доме Лонгрена — стояла взволнованная соседка.
— Вот тут, через три
дома, — хлопотал он, —
дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство,
жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в
доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться: братья требовали раздела,
жены их не могли ужиться в одном
доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
— Квартирохозяин мой, почтальон, учится играть на скрипке, потому что любит свою мамашу и не хочет огорчать ее женитьбой. «
Жена все-таки чужой человек, — говорит он. — Разумеется — я женюсь, но уже после того, как мамаша скончается». Каждую субботу он посещает публичный
дом и затем баню. Играет уже пятый год, но только одни упражнения и уверен, что, не переиграв всех упражнений, пьесы играть «вредно для слуха и руки».
— Из-за этой любви я и не женился, потому что, знаете, третий человек в
доме — это уже помеха! И — не всякая
жена может вынести упражнения на скрипке. А я каждый день упражняюсь. Мамаша так привыкла, что уж не слышит…
«
Дома у меня — нет, — шагая по комнате, мысленно возразил Самгин. — Его нет не только в смысле реальном:
жена, дети, определенный круг знакомств, приятный друг, умный человек, приблизительно равный мне, — нет у меня
дома и в смысле идеальном, в смысле внутреннего уюта… Уот Уитмэн сказал, что человеку надоела скромная жизнь, что он жаждет грозных опасностей, неизведанного, необыкновенного… Кокетство анархиста…
«Тоже — «объясняющий господин», — подумал Клим, быстро подходя к двери своего
дома и оглядываясь. Когда он в столовой зажег свечу, то увидал
жену: она, одетая, спала на кушетке в гостиной, оскалив зубы, держась одной рукой за грудь, а другою за голову.
И вот он —
дома.
Жена, клюнув его горячим носом в щеку, осыпала дождем обиженных слов.
— Нет, он вообще веселый, но
дома выдерживает стиль. У него нелады с
женой, он женат. Она очень богатая, дочь фабриканта. Говорят — она ему денег не дает, а он — ленив, делами занимается мало, стишки пишет, статейки в «Новом времени».
Утром, когда Самгин оделся и вышел в столовую,
жена и Кутузов уже ушли из
дома, а вечером Варвара уехала в Петербург — хлопотать по своим издательским делам.
— Мои-то? Не-ет, теперь ведь время позднее, одиннадцать скоро. Дочь — на лепетицию ушла, тут любители театра имеются,
жена исправника командует. А мать где-нибудь
дома, на той половине.
— Э! Да галерея-то пойдет опять заново! — сказал старик
жене. — Смотри-ка, как Федот красиво расставил бревна, точно колонны у предводителя в
дому! Вот теперь и хорошо: опять надолго!
— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это только так говорится, с
женой вдвоем, а в самом-то деле только женился, тут наползет к тебе каких-то баб в
дом. Загляни в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут, так ходят каждый день кофе пить, обедать… Как же прокормить с тремя стами душ такой пансион?
Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива, поэтична, что он мгновенно повернулся лицом к подушке. Он вдруг почувствовал смутное желание любви, тихого счастья, вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего
дома,
жены и детей…
Наконец, большая часть вступает в брак, как берут имение, наслаждаются его существенными выгодами:
жена вносит лучший порядок в
дом — она хозяйка, мать, наставница детей; а на любовь смотрят, как практический хозяин смотрит на местоположение имения, то есть сразу привыкает и потом не замечает его никогда.
Так, например, однажды часть галереи с одной стороны
дома вдруг обрушилась и погребла под развалинами своими наседку с цыплятами; досталось бы и Аксинье,
жене Антипа, которая уселась было под галереей с донцом, да на ту пору, к счастью своему, пошла за мочками.
Дома жена в блондах, у детей гувернантка, ребятишки причесанные, разряженные.
Сказка не над одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Все в
доме и в деревне, начиная от барина,
жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево превращается тогда в великана, всякий куст — в вертеп разбойников.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного
дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и
жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
Гордость его страдала, и он мрачно обращался с
женой. Когда же, однако, случалось, что Илья Ильич спрашивал какую-нибудь вещь, а вещи не оказывалось или она оказывалась разбитою, и вообще, когда случался беспорядок в
доме и над головой Захара собиралась гроза, сопровождаемая «жалкими словами», Захар мигал Анисье, кивал головой на кабинет барина и, указывая туда большим пальцем, повелительным шепотом говорил: «Поди ты к барину: что ему там нужно?»
— Это вовсе и не его
дом. У него нет
дома: это
дом его
жены.